Жизнь и Судьба
Жизнь и судьба
с 16.09.1930г. по .............
(дату и год проставите сами)
Первый этап. Местечко Вертюжаны
На правом берегу Днестра и выше склона покрытого лесом, а местами навесными красивыми скалами нд ущельями над сравнительно ровном ландшафте, и расположено это местечко, в котором родился и провёл свои детские годы.Зримо запечатлены и в памяти отложены дома, улицы, сады и виноградники, ореховый сад из-за «посещения» которого часто попадало, знаменитый родник с его светло-прозрачной ледянной водой, зелённое поле»толыки», где гоняли футбол(тряпочный мяч), играли в «цурке» и орехи, городкии другие игры, забавные и весёлые. Красив был парк-садна территории больницы, а вдругом конце местечки – еврейское кладбище с монументальными памятниками из гранита, мрамора или просто надгробные камни из пильного или тесанного известняка. Памятна меловая гора спукавшвяся к берегу Днестра, лес с подснежниками и тюлбпанами, мельница и маслобойка.Почему-то сильно запамятованы белоснежные зимы с заносами и большими сугробами выше некоторых домов, с которых катались на самодельных санках, лыжах и коньках. Фабричных не помню, может быть и были, но у меня и моих товарищей не было.
Что ещё интересного, спустя много лет, встречая человека не зная его имени и фамилии, почему-то угадываю в нём земляка. Практически не ошибаюсь, иногда уточняю у мамы.
Мама моя, простая еврейская женщина, 1901 года рождения, беграмотная не умея писать и читать ни на каком языке, сумела, отдавая все силы и материнские чувства, вырости меня, дать образование и вывести в люди, но какой ценой...
По рассказам матери, жили они на квартире снятой у Мершойл Суслик, так как своего дома не было. Этот дом, в котором родился, я смутно помню, но очевидно из рассказов что-то врезалось в память. Отца в период детства не помню, так как он всё время разъезжал в поисках заработка, который в основном выделялся в помощь его братьям, сёстрам и бабушке, а мать со мной переезжала с квартиры на квартиру почти ежегодно. То жили у «Фишильки», то у «Хила дер Ройтер», Зельцер сын его Яков помнит, что я родился у них в доме. Наконец после смерти отца, переехали в свой дом, который откупил(часть дома) отец у бабушки Рухл.
О семье пекаря хромого, которую часто вспоминаю и рассказываю. Большая семья в тринадцать душ детей, жила в болшом доме с подвалом, в котором размещалась пекарня. Все работали днём и ночью, но умели и отдыхать, что меня всегда привлекало. Предсубботний вечер. Работа окончена. Магазин закрыт. Мать, маленького роста, и более взрослые дочери готовили ужин в большом зале, где стоял большой деревянный стол. Доски вымытые до желтизны, скатертью не покрывался, длинные скамейки по обе стороны. С одного торца кресло для отца, с другого торца табуретка для матери. И вот после традиционногоужина, конечно с национальным блюдом-фаршированной рыбой, начинался концерт. Все дети играли на музыкальных инструментах, отец на барабане, мать только подпевала.
Но вернусь в дом бабушки Рухл. ХХХ домик с ххх кровлей, с главного фасада «приспа»(заваленок) глиняная, два окошка и досчатая дверь на шпугах и ручка с «клямкой». От дома спуск в сторону улицы, а на повороте улицы лестница в рыпу, куда выливал свою голубую, прохладную воду знаменитый родник «Шипит». От дворовога фасада, куда выходило наше окошко, тянулся прусадебный участок длиной в несколько сот метров до дома дяди Лейба, брата отца. Приусадебный участок разделялся красивой стройной вышкой, под которой мы часто сооружали шалаш «кулиту», где мы игрались. С правой стороны был сад фруктовый и грецкого ореха, отгороженный забором из колючей проволки(старухи Фарбер)., с левой стороны виноградник, так же отгороженный забором(Иосл «Шунты», прозвище).
Помнится дом маминых родителей – дедушки Шимэн и бабушки Олты. Большой дом с высоким цокольным этажом, деревянная парадная лестница, ведущая на балкон. Впоследствии дом был продан для обеспечения приданного дочерям, а их было: Двойра, Сура, Бейла и моя мать Хайка. Был ещё сын Беня. Дедушка и бабушка были спокойные, трудолюбивые и почтенные люди местечка. Дудушку помню беловолосого, белобородого, старичка с палочкой, всегда дымящем самодельной сигаретой.
Бабушку смутно помню, но помню семя времянки(во дворе), в которой жили последнее время, стены обвешанные разными лечебными травами. Занималась она также благотворительным делом, собирая средства у богатых и более зажиточных для оказания помощи бедным.
Дедушку Беня, в честь которого назван, не помню, а бабушку Рухл помню хорошо. О ней остановлюсь ниже. Их сыновья: Азриел, Лейб, Мики, Ханан, Хаим – мой отец и дочь Эстер.
Отец мой(по рассказам) упорным трудом и желанием познавал грамоту и в бабушкиной кофте уехал в Херсон. Знал много иностранных языков(12-13), любил музыку, знал нотную грамоту, любил играть в шахматы и многоходил пешком. Рассказывают, что для него не составляло труда из Сорок придти в Вертюжаны переотдеться. Последний год жизни он провёл в Черновцах, куда я и мама выехали по его настоянию. Это было в 1934 году. Силы у него были уже подорваны и он болел. Мною он много занимался и к концу 1935 года я уже знал свободно читать. Учил меня петь, а данные у меня были. Однажды он хотел, чтобы я выступил с одним певчим(хозн) на каком-то празднике. Мать возражала и я не пел.
Помню момент, когда он принёс живую рыбу и пустил их в мыску, где они плавали, а я с ними игрался. Были моменты, когда он меня наказывал и я сидел и кушал под столом. Мать переживала и плакала. Помню эпизод посещения митинга на площади, где мы видели короля Карла и его сына Михая. Иногда по вечерам ходили в парк. Крепко врезалось в память день смерти, а вернее похороны(1935г.), когда начали закапывать землёй я начал кричать зачем это делают. Потом над могилой я прочёл «кодыш», чему он меня подготовил при жизни. Облик отца не помню, фотографии не сохранились. После смертиотца меня хотели взять на воспитание, а матери дать какую-то сумму денег. Она отказалась и мы с ней вернулись домой в Вертюжаны.
Мама снова наняла квартиру и жизнь потекла по своему руслу, хотя мама долго не могла придти в себя. Я как ребёнок, очевидно быстро забыл бы, если бы не ежедневный сказ «Кадиша». П еврейскому обычаю сын должен в течении года ежедневно говорить «Кадиш» и я с дедушкой Шимэн каждый день ходил в синагогу. В 1937г. я пошёл в первый класс еврейской школы Тарбут. Учился на одни десятки. Любил много петь и читать стихи. Помнятся концерты, где после выступления из зала на сцену летели плитки шоколада. Учительница их собирала и мне вручала. «Концертные залы» в то время размещались временно в деревянных или каменных амбарах, где иногда выступали настоящие артисты. Готовила меня к выступлениям далёкая родственница Майя Цукерман. Часто выступал я у дяди Лейба с деревянного топчана, чтобы заслужить разрешения пообедать вместе с ними сваренную мамалыгу с каплей жаркого и побольше солённых огурцов.Чсто я у них проводил время на печке с Хаймэлы, куда тётя Табл нам подавала «лоткис», свеже испечённые, но мало промасленные, так как масло у них в доме было дефицитом и вообще они жили бедно – но мирно.
По установившиеся традиции, младшие внуки бабушки Рухл приходили в субботу её проведать, а та давала по две леи, которые я и Хаймылэ расходовали по своему. Покупали 100 гр. свининой колбасы у Костати, а колбаса была очень вкусная с привлекающим аппетитным запахом и приходя домой мама нас усаживала на пол, давала хлеб с чесноком и по немногу вишнёвой наливки, которую она из года в год настаивала.
Отношения мамы с бабушкой почему-то были натянуты. Имеющейся и хранившиеся у бабушки дневник отца, из которого очевидно я мог бы больше узнать оботце, бабушка не хотела мне отдать, хотя было много разговоров на эту тему. Вопрос отдачи пол дома, купленного отцом у бабушки, так же не решался и решился только лишь в 1940 году.
С тётей Эстер у мамы так же были натянутые отношения, из-за каких-то долгов, которые не вернули. Правда иногда к зиме, я получал от неё пару тёплых ботинок. Летом мы выезжали в село к тёти Суры, жившей в то время в «Слободзее маре». Дядя Хуна научил меня ездить верхом на лошади, управлять ею. Бывал в поле, видел как выращивают хлеб, что в последствии пригодилось.
Матери приходилось тяжело, совершенно безграмотной без специальности, одинокой вести хозяйство, воспитывать, кормить и одевать. Ходила она на поддённую работу на хозяйство местного агранома. Материально ей помогали брат Беня и сёстры. Помнится зимой 38-года, я заболел скарлатиной и меня отвезли в больницу, где с трудом меня приняли и ей разрешили быть в палате со мной. Дедушка ежедневно приносил передачи и заглядывал в окно. Иногда приезжала тётя Суры. Вообще я был слабый мальчик счастыми головными болями и для укрепления организма я пил «Сalcigenum», который присылала Сара из Бухареста. В то время она училась на фармацевта и успешно сдавала экзамены.
Продолжая учиться в школе, я учился и у рэбэ, по настоянию бабушки, одно время она даже платила за меня. Время шло, я учился и впитывал в себя как губка всё что видел и слышал. В тот период уже шли разговоры среди рабочего люда и мастеровых о жизни в Советской России, о свободе, а часто с берега Днестра наблюдали за работой тракторов на колхозных полях противоположного берега. Иногда доносились звуки музыки и песни. И вот однажды, на уроке географии, в третьем классе, отвечая у карты, я задал вопрос учительнице(географию мы изучали на румынском языке): «Когда придут наши братья?». Она не поняла. Тогда я повторил, она ещё раз переспросила и весь класс повторил мой вопрос. Учительница тут же вышла к директору и доложила, меня вызвали в учительскую. На вопросы директора я не отвечал и получив несколько пощёчин, был отправлен домой. Под видом головной боли, я несколько дней пробыл дома, после чего пришлось сознаться матери о случившемся. Мать пошла в школу и уговорила директора допустит меня к занятиям. Директор простил, так как я все годы, т.е. первый, второй и третий учился на отлично.
28-июня 1940 года я получил ответ на прозвучавший мною вопрос. Бессарабия была освобождена и 2 августа 1940г. была образована Молдавская ССР. В сентябре 1940 года начался новый учебный год и я пошёл снова в третий класс, где обучались уже на молдавском языке. Третий класс, второй раз, я окончил на отлично.
Землетрясение 1940 года. Комната в которой мы жили, была тесно обставлена. С правой стороны от входа стоял платянной шкаф, буфет с посудой, у окна стол и стулья. Слева стояла кровать, над которой на стене висел ковёр, а у поперечной стены около печки стоял топчан на котором я спал. И вот ночью, вернее под утро, посуда в буфете зазвенела несколько раз от сильного подземного толчка. Мама услышала и испугавшись разбудила меня, думая что в квартиру забрались воры, а это оказался подземный толчок силой в 7-8 баллов. Когда мы выбежали раздетыми на улицу, там уже было много народу и кирпия потихоньку ещё оползал с кровель отразрушенных дымовых труб. Этим и закончилось землетресение в одноэтажном Вертюжанах.
Второй этап. Эвакуация
На летние каникулыв 1941 году я уехал к тёте Суры, а оттуда во Флорешты к тёти Бейлы, где меня и застало начало войны, т.е. 22 июня 1941 года. Город Бельцы уже горел от нанесённых бомбовых ударов. Зарево пламени пожаров было видно во Флорештах. Тётя Бейла отправила меня домой, куда я прибыл на второй ден, т.к. ехал через Слободзею и успел ещё повидать в последний раз дедушку Шимэн. Когда я приехал в Вертюжаны, там уже была паника, люди вереницами с котомками, а кто на повозках, тянулись к переправам через Днеср у села Золошень. В этот людской поток влились и я с мамой.
В первые дни начала Великой Отечественной войны, когда была обьявлена всеобщая мобилизация, в ряды Красной Армии был призван и сын тёти Суры – Йосалы. Тётя, дядя и жена Йосалы приехали его провожать на сборный пункт в Вертюжаны, но вернуться в село(Кремень) они уже не смогли, и так как они были с одной хозяйственной сумкой, то они влились в общий поток беженцев. Переправившись через Днестр они встретились с нами в Каменки, откуда через несколько дней начался наш длинный путь в эвакуацию.
Дедушка Шимэн, оставшись один в доме в возрасте 80 с лишним лет, не понимая происходящее вокруг в отсутствии тёти Суры и дяди Хуны, ещё некоторое время занимался хозяйством, кормил корову, курей и собаку Букет, всё ждал возвращения детей. А немцы уже занимали наши города и сёла. Спустя некоторое время он всё понял и решил уехать в Вертюжаны. Взяв немного продуктов, и главное «тахрихым»(могильный костюм мертвеца - белый материал, заранее приготовленный при жизни для осуществления обряда захоронения), договорился с соседом, чтобы тот отвёз его на подводе в Вертюжаны. Сосед согласился, помог погрузить всё на подводу и отправились в путь. Дорога ведущая в Вертюжаны пролегала мимо небольшого леса, так называемого «Десять деревьев». И аод проезжая у опушки леса, так называемый сосед, свернул с дороги в лес и свершилось то, что очевидно было им задумано заранее. Дедушка был убит, безвинный и беззащитный старик, выброшен на съедение волкам и собакам. Но этот злодей не сумел скрыть совершённое убийство, т.к. он вернулся другой дорогой, что заметили настоящие соседи и что вызвало у них подозрение. После окончания войны, оставшихся в живых сосед, живший через дорогу, рассказал об этой трагической и злодейской истории, тёте Суры, когда она посетила село. Настоящие соседи сумели даже кое-что из вещей сохранить и вернуть ей.
И так шла война, а народ собравшийся в Каменке, поговаривал что это продлится пару недель и все вернуться домой. Из Каменки многие вернулись в Вертюжаны, в том числе и бабушка Рухл, которая там и погибла. Мама и я, тётя Суры, дядя Хуны и Ануца попали в один эшалон товарного поезда, которые отправлялись со станции, вывозя мирное население в глубь страны. Тётя Бейла, дядя Шмил, Нюньчик и Даша приехали в Вербюжены(из Флорешт), когда мы были уже Каменке и они двинулись по длинному пути эвакуации. Правда, в Каменке мы встретились, но с нами вместе они не уехали. Встретились мы только после войны.
Путь эвакуационный был труден, но всё же благодаря хорошей и быстрой организации, много народу было спасено от гибели фашистких полчищ. По пути движения на восток эшалон много раз подвергался бомбёжкам или обстрелам с самолётов на бреющем полёте.Это было страшное зрелище, когда чёрные самолёты почти над головой, неожиданно появлялись и начинали стрелять. Плачь детей, крик матерей, взрывы снарядов – всё смешивалось в один общий непонятный шум, но вскоре всё заканчивалось и движение продолжалось. Помню несколько воздушных тревог в степи, когда появлялись немецкие самолёты. Поез останавливался, люди из вагонов с криком и шумом выбегали из вагонов и рассыпались по полю, падая и прижимаясь к земле. После отбоя все быстро садились в вагоны и двигались дальше. С продуктами питания и даже водой было туго. Денег для покупки хлеба тоже не у всех было, а тот паёк который выдавался, явно не хватало, но отголодной смерти спасал. Первая остановка была где-то на Поволжье, недалеко от Сталинграда, где нас определили в колхоз и очень хорошо приняли.Помню те пышные, большие булки белого хлеба, мёд и другие продукты, которые нам выдавали. Взрослые работали в колхозе, мы же дети помогали, а болше игрались, но эта была последняя для нас, т.е. моего поколения игра, игра беззаботная. Нужно было включиться полностью в работу, а иногда даже и больше, заменяя мужчин ушедших на фронт. Вскоре из Поволжья нам пришлось двинуться дальше. И вот мы оказались в Сталинграде. Болшой город, но железнодорожная станция мне покзалась ещё больше. Путей и стоящих на них железнодорожных составов было столько, сколько глаз мог охватить. На платформах танки, пушки, машины, солдаты в касках. Толпы женщин, детей, стариков, все скатомками и узелками, казалось нет свободного места вокруг. Тьма народу - сплошной гул. Издалека доносились взрывы бомб и снарядов. Немецкие самолёты бомбили переправы на Волге и нефтехранилища. Дым и гарь от горящей нефти доходил до станции. К вечеру фашисткие самолёты налетелт на станцию, но наши зенитчики открыли такой заградительный огонь, что стервятники были отогнаны и не смогли сбросить свой смертоносный груз. Вечером нас повели к берегу Волги и погрузили в небольшой катерок, а утром мы очутились где-то на тихом месте, посередине Волги на якоре. Буксира не было, и только чёрная вода покрытая нефтью, омываоа нашу баржу. Потом незаметно появился буксир, подцепил и мы поплыли дальше. На вторые сутки мы причалили к какой-то пристани, где мы измученные, голдные и уставшие от всего пережитого, высадились на берег, недалеко откакой-то ж.станции. Нас покормили, выдали какие-то продукты и посадили на товарный поезд, где начался длинный и тяжёлый путь по направлению в Казахстан. На станцию Розыстан Западно-Казахстанской области мы прибыли в конце осени, откуда началось распределение по районам и сёлам. Меня с мамой, дядю с тётей и Ануцу и ещё несколько семьей направили в колхоз Брлик, Бурланского района, где мы прожили и работали доконца войны и дождались Великой победы.
Колхоз Брлик
На ровном месте, с небольшим уклоном в сторону озера, расположено село с широко образованной улицей, по обе стороны которой вытянулись глинобиные дома с аккуратно смазанными крышами глиной. С правой стороны улицы, в центре(по напралению к озеру) стоял большой дом под железной кровлей – это был сельсовет. Председатель сельсовета распределил нас по квартирам, хозяева которых приняли нас дружелюбно, с сочуствием. В селе в основном жили казахи и русские переселенцы и соответственно планировка в домах отражала национальный уклад и быт. В русских домах планировка была в основном однотипна: сени в которых было отведено место для хранения зерна, получаемого на трудодни, из сеней открывалась дверь в дом – большая комната, где стояла большая русская печь, которая замещала кухню и спальню, т.к. в печке варили, а на печке спали. В комнате стоял болшой деревянный стол, в основном саиодельный, всегда чисто вымытый, две длинные скамейки, пару табуреток, большой сундук объязательно. В нём хранили парадную одежду и ценные или наследственные вещи. В углу икона и двухспальная кровать. Рядом сдомом, даже примыкая к нему, находился сарай-коровник икурятник. И так, хозяева притеснившись немного, нас приняли в избу. Их было четверо и нас двое. Для нас соорудили нары у печки, где мы и разместились. Правда я большей частью спал на печке с Шуриком и Ваней.
У казахов – планировка домов была отличной от русских, хотя конструкция однотипна. Небольшие сени, так же с местом хранения зерна. Из сеней вход в большую комнату, где были устроены нары, покрытые шкурами или коврами. В углу»кухонный очаг» с большим чугунным котлом, в котором варили пищу. На нарах в углу обычно стоял сундук, декоративно обработанный. Самовар и посуда для чаяпитения. Скоти и птицу держали, но только не свиней. Чистоплотностью не блистали, в то время как у русских почти у большинства во дворе были построены русские баньки и ежедневно купались всей семьёй. Воду приходилось тащить корамыслами с озера на расстояние иногда до одного километра. Зелёных насаждений в селе не было. Не помнится ни одного дерева, ни одного кустика, правда лес был почти рядом.
Параллельно гланой улице, метров на 200-300 от жилых домов, было расположено колхозное хозяйство – скотный двор, молочная ферма и другие строения. Все строения глинобитные или деревянные и рлетённые. Камня как строительного материала не было. В верхней части села было расположено русское кладбище, а чуть дальше и казахское. Захоронение у казахов интересное и своеобразное. В выкопанной яме делается подкоп, куда усаживают покойника, а зтем закрыв досками подкоп, яму засыпают землёй, образовывая могилу. Важно отметить о старой мечети, деревянного сруба на каменном фундаменте и цоколе. Когда-то был колхозный склад.
И так мы разместились, устроились и начали новую жизнь в далеке от родных мест, не зная языка и обычаев. Но для меня, мальчика 11 лет, освоение прошло быстро и вскоре я освоил и русский казахский языки, что в дальнейшем много дало. Матери было тяжелее, но её определили на работу в детские ясли и она понемногу начала осваиваться. Учебный год(1941-1942) я прозанимался в сельской начальной школе, где окончил 4-ый класс. В 5-ый класс я должен был ходить в районый центр 3-4 км. от села Брлик. Правда, два дня я посещал 5-ый класс, но так как меня дразнили «Чапаевым» из-за молдавской папахи, которую я носил, то школу я бросил и больше не занимался все годы войны. С этого момента и началась моя трудовая деятельность.
Моя трудовая деятельность и борьба за существование
Зима 1942 года была трудной и снежной. Из захваченных и привезённых с собой вещей, мама почти всё променяла на продукты питания, чтобы выжить до весны. Я же, освоившись с новым бытом и новой жизнью, начал присматриваться и осваивать некоторые ремёсла, которые в дальнейшем сыграли главную роль. Так посещая кузницу, я начал делать ключи к старым ключам, вставлять дно в старые вёдра, заливать дырки в прохкдевшиеся кастрюли и чугунки, а главное делать ручные каменные мельницы, подшивать валенки и т. д. Мне всё это как-то удавалось легко и начал мастерить иэтим самым зарабатывать на пропитание. За подшивку пару валенок мне давали ведро картошки, кубанку молока, а дополнительно я просил кусок сала. Помню первую мельницу, изготовленную мною. В то время мы жили уже у Матрёны Овчиниковой. И вот я с её сыноя Петей, ночью взяв санки, пошли к мечети и забравшись через дырку цоколя, начали вытаскивать два плоских камня.ю отобранные ещё днём. Эти два камня пришлось несколько дней обрабатывать зубиломизготовленным мною в кузнице. Самое сложное было на краю верхнего камня пробить дырку для установки дубовой ручки. И так настал день пуска мельницы, в которой предварительно на нижнем и верхнем камнях, были высечены необходимые бороздки и сделаны насечки. Крутить верхним камнем было тяжело, но в азарте я этого почти не чуствовал, а только наблюдал за появлением круга белой мягкой муки на нижнем камне, котрый постепенно всё увеличивался. Соседи любовались моей мельницей, она оказалось почти одна из лучших в селе. А вскоре начали поступать заказы, за что получал ведро пшеницы и одну тыкву. Периодически меня приглашали для насечки камней, за что также получал кубанку молока. Т.о. вопрос пропитания у нас с матерью улучшился, а иногда она уже могла себе позволить отнести тёте Суры несколько испечённых коржиков, чтобы поддержать дядю Хуну, который в то время был ослаблен, болен и даже опухшим. В эту зиму 1941 года Ануца родила мальчика – Изю, котрому мы иногда тоже могли выделить кружку молока. Много зимой мне приходилось работать, помогая хозяйке по хозяйству, в основном поить, кормить и убирать за коровой, за что получал вознаграждения в виде тарелки пшённой каши со сметанной и кружку парного молока. Получил я от хозяйки в подарок старое пальто Пети с несколькими десятков заплаток, которое «грело» меня все годы войны. Штаны были у меня из плотного мешка, которое часто натирали тело до крови. Старые валенки, полученные за изготовление изготовление чего-то, я мастерски себе подшил и многие из эвакуированных мне завидовали.
Всё это было цветочки. Ягодки были потом. Первую весну военных лет(1942) я с моим другом Петькой встретили охотой на сусликов. Взяв два ведра, мы вылавливали сусликов из найденных нор. А это проделывалось так: в найденную нору лёш воду, таская её из луж, до тех пор пока не пожется половина туловища суслика, спасаясь отводы. Мокрого суслика хватаешь резко за голову и бросая резко на землю, глушишь его. Вылавливая таким образом 20-30 штук, уносили их домой и начиналась их обработка. Снятые шкурки натягивали на треугольные палочки и вывешивали сушить, а распатрашённые тельца хорошо промывали, укладывали в чугун и ставили в печь, где они жарились в собственном жиру. Весной они очень жирные. Готово-изжеренные суслики мы уплетали с удовольствием, как хорошие шашлыки. Мясо очень вкусное и сытное, так нам казалось. Так повторялось ежегодно, каждую весну, все годы войны.
После того как снег окончательно сходил с полей, начиналась пора сбора колосьев, пролежавших под снегом всю зиму. Из собранной пшеницы или проса мололи муку и готовили лепёшки, но они оказывались отравленными, много народу получило отравление и иногда со смертелным исходом. В последующие годы от такого метода весеннего пропитания отказались, больше занимались ловлей рыбы, которой в тех местах было много, особенно после разлива Урала(12-15 км. от села).
Самая лучшая пора начиналась с апреля месяца, с началом полевых работ и до глубокой осени. Всё это время получали трёхразовое питание и пайку настоящего хлеба. Весенне-полевые работы начинались со вспашкой земли под яровые. Пахали в основном на быках, лошадях, верблюдах и даже коровах.
Однажды, отдыхая у борозды где мы пахали, собрались мы- дети, держащие плуги женщины, девушки и старики. Кто дремал, а бодрствующие бесседовали между собой. Мой друг Сабыр подсел ко мне и говорит: «Подойди к той девушке, сидящей у края и скажи ей ........ по казахски», что в переводе означало(потом я узнал): «Моя дорогая, дай один раз. Потом два дня просить не буду». Я это заучил, повторяя за Сабыром, потом подошёл к указанной девушке и продекламировал. Она как вскочила, схватила чистилку и давай за мной, я конечно убежал. Так мы побегали, потом успокоились. Я подошёл к старику и говорю ата-отец, что я сказал этой девочке лет примерно 18, а он отвечает надо было спросить раньше. Оканчился отдых, продолжили пахать, делая круг за кругом.
Были и тракторы ЧТЗ и Универсал колёсный, но мало и старые. Работать приходилось от зари до зари и после каждого круга отдыхали, а иногда отдыхая пили молоко прямо из-под коровы, вымя у которых были полные, а телята были в селе. В рлуг впрягали по две или три пары быков или коров, в звисимости отгрунта, а грунты иногда были там тяжёлые. Помнится ночная смена на племенных лошадях - это всё равно, что интелигент на чёрной работе. Лучше всего было работать на верблюдах в первой или второй смене. За вторую смену получал ещё трудодень и пайку хлеба, которую передавал или отвозил матери в село. Жили мы в степи на полевом стане в землянках, спали на соломе.
На стане, как-то вечером
Самый воннующий момент у меня с мамой случился в начале 1943
года, когда тётя Суры дядя Хуны, Ануца с Изей собрались уехать в Челябинск, где находился Иосалы после ранения. Даша Гольдштейн(сын тёти Бейлы) тоже находился там, работал на военном заводе. Тётя Бейла, дядя Шмил и Нюньчик были в Узбекистане. Я и мама остались одни в колхозе Берлик до последнего дня войны, пока не настал день ПОБЕДЫ. Мы с мамой начали готовиться к возвращению домой.
Третий этап. Флорешты, Кишинёв, Кагул, Бельцы, Армия, Кишинёв
И так, я и мама благополучно вернулись в Молдавию, в г. Флорешты, куда тётя Бейла уже вернулась с семьёй ещё до окончания войны. Флорешты не были разрушены и дом тёти был цел и невредим. Тётя выделила нам угол в спальне, где мы с мамой начали новую жизнь.
Через какое-то время мы поехали в Вертюжаны. Зрелище было ужасное. Дома почти все разрушены, одни «скелеты» без окон и дверей, всё разграблено. Стены исписаны вдоль и поперёк карандашами, углём, кровью и другими методами. Указаны даты гибели людей, находившихся в гетто. Там же погибла моя бабушка Рухл, которая не хотела эвакуироваться с нами. Такую картину мы застали в Вертюжанах, где до войны жило 1835 человек (325 дворов). Помню как мама плакала и горевала, как поехали назад во Флорешты и начали потихоньку входить в новую жизнь.
Первые несколько месяцев материально нам помогала тётя Бейла, а мама присматривалась, не имея никакой специальности. И вот её начали приглашать, помогать по дому Раашкован, Косинцер, Фукс, Папиш и другие соседи. Особенно большую помощь оказали Арон и Хуна Вугманы, посылае маме по 300-400 руб. старыми деньгами, в период моей учёбы в техникуме 1947-1951 годы. Без этих денег, не представляю себе это обучение. Тогда же в 45-г. меня 15-го с большим трудом меня зачислили в шестой класс. Русский язык я знал плохо, и поэтому учительница дополнительно занималась мной после уроков. Что принесло результаты, к концу учебного года я вышел на твёрдую тройку. Хорошо помню, что в следующем, седьмом классе я уже шёл в ногу со всеми учениками.
Настало время подумать, что делать дальше и я решил поступать в строительный техникум. Я собрал все документы и поехал в Кишинёв, куда меня приняли на первый курс Кишинёвского строительного техникума, на факультет ПГС. Техникум находился в недостроенном Румынами театре, рядом с недостроенном здании, которое в следующем году было реконструировано в гостиницу «Молдова» и где я и мои товарищи подрабатывали. Там я заработал 1500 руб. на что купил первый послевоенный костюм и ещё послал маме 400 руб. Какая была радость! Техникум я закончил в 1951 году, получил диплом с отличием, что дало мне право поступать в институт без экзаменов, что я и сделал. Подал документы в ВЗИСИ – Московский Всесоюзный Заочный Инженерно-строительный институт.
Между тем, нужно было оформляться на работу. В Минстрое меня направили на работу в Кагул. По дороге туда, заехал во Флорешты к маме, отдохнул две недели и поехал по месту назначения – город Кагул. На работе в ремстрое мне поручили заканчивать 3-х. этажный дом на 16 квартир. Живя в квартире недалеко от плавней Прута, я каждое утро бегал на плавни, делал зарядку, купался и домой. Это длилось недолго, пока я не заболел брюшным тифом. После выздоровления начал хлопотать об увольнении, хотелось быть поближе к маме, т.е. Флорешты, Бельцы или Кишинёв. Вообщем мне удалось уволиться, хотя я был объязан отработать 2 или 3 года после окончания техникума.
Спустя несколько недель я нашёл работу в г. Бельцы. Это был 1952 год. Приняли меня на работу в тресте гражданстрой прорабом. Управляющий Белянкин и гл.инженер Систер. Поручили мне строительство школы на 280 учащихся в центре города. Первое время жил на квартире у Садигурских. Это были родственники Вугманов. Тётя Поля была сестрой жены моего дяди Бени Вугмана, Фейги. Усадигурских было два сына и дочка Аня, которая влюбилась, как говорят, с первого взгляда и была готова на всё, но я не посмел, хотя она мне тоже нравилась. Через некоторое время мне дали комнату в общежитии, я стал жить один. Аня часто приходила ко мне в гости вечером и задерживалась до темна. И так я жил, дружил, работал и по немногу посылал маме из моей зарплаты, пока в один прекрасный день я не получил повестку в Армию на действительную службу, где прошли почти два года с 24.12.52г. по ноябрь 1954г., самые памятные в моей жизни. К концу 1954г. мне присвоили звание младшего лейтенанта и в ноябре демобилизовали.
Вернулся в Кишинёв и остался там на долгие годы. Нашёл работу в СУ-3, где меня приняли мастером с окладом 690 руб. И поручили строительство Совпрофа – первое шести жтажное здание в Молдавии по ул. Ленина. Начальник участка Шрайберман Лев Давыдович, мастер Кицис Миша, кладовщик – Гиличинская Рая. Вообще ИТР и аппарат СУ-3 состоял из 90% евреев и 10% русских и молдован. Всё это под началом Герасимова Владимира Ивановича. На планёрках у нач. СУ, ИТР мог сидеть и говорить на идыш. Владимир Иванович бывало ругался матом и говорил: «говорите по русски, чтоб я тоже понял», а ему в ответ – пора мол и Вам научиться еврейскому языку. В СУ меня выбрали секретарём комсомольской организации. Через пару месяцев мой друг Аркадий Косинцер привёз мою маму привёз мою маму с вещами в Кишинёв, где она жила у тёти Бейлы. Она меня всё время воспитывала и напоминала, чтоб я хорошо следил за рабочими по технике безопасности и не воровал, т.е. не делал «гешефтн», т.к. моя зарплата ей вполне хватает на жизнь К работе я относился с душой и ответственностью. Наряды я писал лучше чем кто-либо. Работал с геодезичискими инструментами так, как нач.участка не умел. Всё это оцнеили и повысили мне зарплату с 690 на 750, а потом назначили прорабом с окладом 1200 руб.
Спустя несколько месяцев работы в СУ-3, я получил письмо из ВЗИСИ, что меня исключили из-за неуспеваемости. Я к Владимиру Ивановичу, а он опекал меня как сына, с письмом. Он меня успокоил и как депутат написал письмо и меня восстановили в институте, в котором я проучился до 1963 года и защитился на отлично.
Четвёртый этап. Сарра и тёща
Моя свобода закончилась 2.12.60г. когда мы расписались с Саррой и в тот же день дома поставили Хипу, по всем правилам еврейских обычаев. 17.12.60г. в столовой троллейбусного парка №1, вечером, состоялась свадьба. Весёлая и полная народу. Гостей и родственников было более 200. Танцевали, пили и ели фаршированную рыбу.
Не могу не остановиться на подвиге своей тёщи Мани(Махли), добившесь разрешения в 1985г. на поездку в Польшу на братскую могилу, в которой похоронен её муж Бужа Клейман. 20 лет лна добивалась и просила разрешение на посещение место захоронения мужа, но так и не удалось посетить братскую могилу под Варшавой. У нас сохранилось последнее письмо Бужа на идиш, которое он написал в день наступления на Берлин. 9.04.45г. В этом письме он писал, что если останется жив в предполагаемой бойне, то объязательно встретимся. К сожаленью он погиб 14.04.45г. Маня выехала в Варшпву не зная языка и места, но добрые люди нашлись и помогли ей во всём. Как-то в автобусе около неё сидела старушка и спросила её зачем она приехала в Польшу. Когда старушка услышала причину приезда, она перекрестилась и сказала своему сыну, сидевшему рядом, чтоб он взял три дня отпуска и сопровождал эту женщину по всем местам куда ей надо. Выходя из автобуса, они взяли Маню домой, где она искупалась, накормили и поехали с ней на братскую могилу, на которой нашли фамилию Клейман. В 1886 году Маня ещё раз добилась разрешения и поехала со своей внучкой Галей посетить братскую могилу мужа.
Ещё один героический поступок Мани относится к 1954г., когда она со своим братом Мики привезла из Туркмении в Кишинёв останки своих родителей Лейба и Табл. Похоронили останки на еврейском кладбище Скулянка. Маня заказала два памятника из Косоуцкого камня в карьере под г.Сорока. Их привезли по частям и смонтировали. Вокруг сделали металлическую беседку с крышей, установили цветочницы и аосадили цветы. Когда д.Мики умер, беседку удлинили и поствили ему памятник с указанием емён его четырёх погибших детей и жены. Рядом, через одну могилу, я поставил памятник моей маме.
Пятый этап. Трест Гражданстрой(1967-1991).
Работа в тресте, это самые тяжёлые годы моей трудовой деятельности, исполнение моих замыслов и внедрение их на практике на объектах треста и за пределами, в других городах и республиках. В 1967г. я устроился на работу в тресте Оргстрой в отдел качества, где я успел проработать несколько месяцев. И вот однажды меня встретил М.А. Вайнтрауб и зам. Управляющего М.Е. Шейн. Они остановили меня, постыдили и предложилиперейти к ним на работу. Написали письмо минмстру строительства с просьбой перевести инженера Фаермана в трест «Гражданстрой» и тот отдал приказ о переводе. Поручили мне организовать строительную лабораторию, где первыми сотрудниками были Ида Гейлер, Бетя Хаит, Нина Рыбьякова и два лаборанта.
Первым моим созданием и внедрением стали стеновые панели, облицованные котельцовыми плиткми толщиной 40-5-мм без какого-либо крепления, только за счёт сцепления с бетоном. Первую опытную панель принимала комиссия, во главе первого секретаря Компартии Молдавии, Бодюла И.И. День был дождливый, над ним держали зонтик. Вдруг ему захотелось курить и его с удовольствием угостили сигаретой. Когда подняли панель, все понравилось. Плитки были уложены с притёртым швом.
Первый объект с такими панелями был лабораторный корпус сельхозинститута. В Крикове организовали цех, который занимался изготовлением и поставкой панелей на заказ по объектам. Фасад облицовывали плиткой, которую зачищали и покрывали специальной жидкостью, оттакивающей дождевую воду и пыль. Такая плитка не теряла цвет.
Шестой этап. Очевидно последний
21.06.91г. прилетели в аэропорт Бен-Гуриона. Сняли квартиру в Од-Ашароне. Начал работать 12.02.96г. Показывали меня по телевизору летом 1996г. по первому каналу Израиля. Чере месяц повторили. Интервью давал на плохом иврите.