Еврейский сад
По книге Фалика Лернера «Бессарабское местечко»
В местечке Вертюжаны было много садов ещё больше виноградников (жиес – так их называли на бессарабском еврейском жаргоне), но рассказать я хочу только об одном из них - о саде Бейлы Соныс. Этот сад запомнился мне больше всех остальных. Он всегда возвращается ко мне при воспоминаниях о далёком детстве, подарившей мне много радостей, вызванное прекрасной природой окружающей наше местечко и её округ. До сего дня у меня «слабость» к зелёной природе и отношусь сентимнентально к плантациям и фруктовым деревьям. Эту «слабость» наверное мне привил сад Бейлы Соныс, который стоит как живой перед моими глазами. Мне кажется что я чуствую аромат ореховых деревьев и вижу замечательные фрукты. Эти деревья были как живое выражение божественного благословения с ранней весны, когда они цвели разноцветными красками, до глубокой осени, когда они стоят гружённые фруктами в ожидании что их освободят от тяжестей, как ждут сытые коровы чтобы их подоили.
Я не знаю почему, но все сады нашего местечка назывались женскими именами, если можно так выразиться. Их называли именами своих хозяек, а не хозяев. В местечке было три таких сада: два из них смешанные - фруктовые деревья и виноградники, а один исключительно фруктовый. Последний назывался «Рухл Гелес» и находился на краю местечка напротив больницы, так называемая земная больница, которая обслуживала жителей местечка и крестьян из окрестных сёл. Интересно рассказать, что Рухл Гелес, собственница этого сада, была пару лет в Аргентине у своих детей но она вернулась в местечко. Я помню, когда старушка вернулась из Аргентины, все смотрели на неё, как пришедшей с того света.
Остальные два сада, где были и фруктовые деревья и виноградники также назывались именами своих хозяек. Один сад принадлежал Сосе Леис и находился за пределами местечка, напротив кладбища. Второй был Бейлы Сонес и начинался почти у дома хозяйки, расположенный в центре местечка, и заканчивался у леса. Отсюда, с этого края, виден был очаровательный Днестр, который нёс свои воды среди скалистых возвышенностей. За садом Бейлы был лес местечка, лес моих детских и юношеских лет.
Вот о плантации Бейлы я хочу рассказать, потому что в этом саду было что-то такое, что не было в других садах. У него(у сада) были свои спецефические еврейские черты и это благодаря мужу хозяйки Мойше, о котором расскажу ниже.
У Бейлы был второй муж Мойше Гойхман, уроженец украинского местечка, но звали её именем первого умершего мужа, которого звали Сонэ. Мойше был как говорят «шёлковым человеком» большой учёный еврей, который днём и ночью изучал тору и святые писания, свободный от мирских дел. Всё хозяйство вела Бейла. Бейла была энергичной и толковой женщиной. У неё был бакалейный магазин. Пользовалась большим авторитетом у молдован окрёстных сёл. Слово «жумэнясы Бейлы» (госпожи) было у них святым. Даже перед сватовством они приходили советоваться с ней, потому что она знала происхождение крестьян всех сёл и понимала кто может быть сватом данной семьи.
Мойше, который только в дни ярмарок прерывал своё учение и наблюдал чтобы не воровали в магазине, выглядел в глазах крестьян как святой человек. По тому как он одевался и разговаривал он выглядел святым человеком. Был мечтательным как будто из других миров. Благодаря ему сад Бейлы имел что-то еврейско-библейское.
В бессарабских местечках такие евреи, как Мойше, были редкостью и украшением. Для простолюдия: евреев-крестьян табаководов, ремесленников, торговцов лошадьми, маклеров он выделялся своей учёной аристократичностью, своей скромностью и даже одеждой. Он был маленького роста с тонкими чертами лица учёного мужа.Всегда был одет в праздничной одежде. Носил он длинный лапсердак из атласа (капотэ). Был хасидом (тоже редкость в нашем местечке). На праздники он ехал к ребе. Все эти отличия совместно с постоянной учёбой порождали к нему уважение. Посколько я помню, он был человек закрытым в себе не беседовавший со знакомыми даже в синагоге. В синагоге у него было постоянное место на восточной стороне (стены), где он сидел и молился строгом одиночестве. Когда остальные не молились, он перелистывал книгу.
Бейла его жена была противоположна своему мужу, с которым у неё было трое детей: дочь и два сына. Единственный сын от первого брака Менаше (его звали Менаше Бейлы Соныс) был горбатым, хорошо образованным и знающим тору. Несмотря на физический недостаток, он женился на дочери равва и был похож на свою мать, которая всегда подчёркивала своё аристократическое происхождение (ихэс) хотя никто не знал в чём особенность её происхождения. Удачно женила и выдала замуж детей и со вторым мужем. Вообще она всегда подчёркивала, что она не кто нибудь, а Бейла Сонес. Своего мужа Мойше она берегла как берегут этрог или бриллиант, потому что он был живым воплощением её необыкновенного происхождения. Но сам Мойше об этом не имел ни малейшего понятия, потому что он был простым и скромным человеком.
Не помню чтобы Бейла заходила в свой сад. Но Мойшу я часто видел. Он гулял задумчиво среди деревьев. На лоне природы его душа кажется находила успокоение. Часто его можно было видеть возле фруктового дерева или куста винограда любуясь красотой насаждения.
Бейлу же, хозяйку сада, можно было всегда видеть в бакалейном магазине, где она торговалась с крестьянами. Сам сад её не интересовал, потому что он не давал заработка. Фактическим хозяином сада был одноглазый сторож Николай, который жил в старой хате возле местечковой бани. Возле его домика были злые собаки, которые мы шпана страшно боялись. Кроме работы в качестве сторожа Николай был также «шабыс-гоем» нашей улицы. Сезон этой «профессии» был зимой, когда он снимал подсвечники со стола и зажигал печки в еврейских домах. В зимние субботние дни Николай получал кроме куска халы и цимес (из фасоли) наличными три копейки. Учитывая количество печей затопленных им, он получал хроший заработок, который сразу пропивал. Николай бывал часто у окошка местечкового монопола (где продовали водку). Трезвым он выглядел модным, а обыкновенным - пьяным.
Но ни Бейла ни Николай не были для нас, детворы, героями. Душой сада был Мойше, который видимо находил среди фруктовых деревьев и кустов виноградника отдых для своих душевных переживаний. Я помню как он ходил задумчивым среди деревьев как будто искал у них ответы на вопросы, которые мучили его душу. Нам детворе всегда хотелось полакомиться фруктами которых можно было достать рукой. Мы часто нарушали завет «Не воруй!». Фигура Мойшы безусловно вызывала в нас чуство сожаления за совершённый грех. Среди деревьев и кустов он выглядел как святой человек в своём одиночестве. Детское сознание страдало от того что мы нарушили такой святой завет из десяти заповедей: мы сорвали несколько яблок когда никто нас не видел. Отношение Мойше к детям которые жили по соседству с садом было любовным и сердечным. всегда.
В соответствие с законом о частной собственности, сад был закрыт на замке для любого чужого человека. В этом отношение «нематериалист» Мойше действовал по принятым нормам и никого не пускал в сад. Но был момент когда он делал исключение: это было тогда когда фрукты созревали и Мойше праздновал день первых плодов сада. Он распоряжался, чтобы никода не начинали уборку плодов, пока он не будет праздновать день первых плодов. Вот как он праздновал этот день. Он созывал всех детей нашей улицы по соседству с садом и раздовал плоды своими руками. В этот момент он выглядел как древняя библейская фигура где-то на святой земле, освещённая ореолом святости. Нам казалось что над ним реет божественное начало, когда он нам раздавал плоды в бумажных мешочках. Одновременно он следил за тем чтобы каждый не вкусил плод прежде чем произнесёт благословение.
Это происходило и когда созревал виноград или другие фрукты сада. Он проводил эту церемонию не как время провождения, а как закон святой торы. Раздача первых плодов детям имело для него видимо глубокий религиозный смысл. Посколько я помню (а прошло с тех пор сорок пять лет) для нас детей церемония первых плодов была большим переживанием и мы ждали её с большим нетерпением. Воспатанные на рассказах Танаха, которые мы переживали как реальные, мы дети воспренимали эти события как актуальные а не как тысячилетней давности древние легенды. Церемония первых плодов была для нас смесью фантастики и реальности.
Во время раздачи плодов Мойше был воплощением Элияу. Его личность и одиночество так повлияли на нас, что сад Бейлы который не был единственный в местечке, стал для нас синонимом еврейского сада имевший что-то из библейского аромата, где фруктовые деревья были еврейскими и где виноградник дышал древней святостью из Танаха.
Моё последнее впечатление о Мойше, когда он умер. Это было глубокой осенью. Это произошло во втором году первой мировой войны(1915). Он умер где-то на чужбине далеко от дома. Скобная весть дошла телеграфом. Я тогда был мальчиком лет двеннадцати, но я помню хорошо страдания Бейлы когда ей сообщили трагическую весть. Не могу понять до сего дня почему она проявляла свои чувства так открыто. Она ходила перед домом и по женскому обычаю ломала себе руки. Люди останавливались и выражали глубокое соболезнование. В маленьких еврейских местечках смерть жителя было событие которое доходило до сердца каждого. Смерть Мойше который к тому же умер на чужбине вызвала у каждого глубокий траур. Мойше был знатным человеком, очень скромным и застенчивым.
Все жители местечка были в трауре, но больше всего его оплакивали деревья сада, которые стояли раздетыми вспоминая своего интеллегентного хозяина которого уже никогда не увидят.
08.10 Перевёл с идиш Ицхак Камаров, Квар-Саба