Мой учитель

Среди людей, которых я не могу забыть, видное место занимает мой учитель Шмай Гриншпун. Думаю не будет преувеличением если скажу, что он оказал на меня большое влияние в части мировозрения. До него я учился у старых преподавателей, прививших мне любовь к священной Торе, в соответствии с известным стилем работы хедера. Шмай был первым, который привёл меня в Храм еврейского современного воспитания Он разбудил во мне стремление к знаниям, к чтению, которое и сегодня не ослабло; от него я научился многому, чтобы познать еврейскую и нееврейскую жизнь. В разных странах: Соединённых Штатах, Израиле, Западной Европе, Латинской Америке проживают мои школьные товарищи, которые уверен, вспоминают его с таким же чуством признательности и благодарности, как и я.

Шмай родился в маленьком украинском местечке на левом берегу Днестра и учительствовал в Вертюжанах более трёх лет. Я учился у него около трёх лет. Был он типичным еврейским интеллегентом конца 19-го и начала 20-го века, с большим багажом знаний и культуры. Он основательно владел ивритом, русским и языком идиш. Глубоко знал Танах и Талмуд. Его школа была частной, ввёл в практику современные правила педагогики, обучал нас по хорошо продуманной программе. У него мы начали изучать иврит, грамматику, сочинения, Танах, а также Гемару. Обучал нас русскому языку и целому ряду других предметов: армфметике, истории и другим.

Когда я учился у Шмая Гриншпуна, он был ещё холостяком, лет тридцати с чем-то. Был он сдержанным человеком. В свободное время он предпочитал читать или гулять возле леса, где была прекрасная панорама. Очень любил природу. Был один из немногих, кто получал газету «Ацфира»(Гудок), давал мне её читать, советовал какие статьи читать. Пошивки газет сохранял как редкостный клад. Был он человеком редкостных правил и прививал нам, учащимся, быть всегда дисциплинированными.

После нескольких лет учёбы у учителей старого уклада, Шмай стал для меня настоящим открытием. Он не сидел во время уроков, ходил перед классом, диктовал или обьяснял. Его методы создавали обстановку «сладкого хедера», но иногда он позволял себе наказывать ученика линейкой по рукам. Это было очень редко, когда его сильно выводили из себя. Вообще он был модерным учителем, который стремился воспитывать учащегося разьяснением. У него я впервые стал пользоваться каникулами во время учебного года. Часто он нас водил на экскурсии в лес или поля, разъяснял нам вещи, которые для нас были настоящей революцией. Он нас учил не только тому, что было в книгах, но и нормам поведения в обычной еврейской жизни. Мы были, понятно, слишком юными, чтобы понять всё, что он нам прививал, но я уверен, что всё, что он посеял в наши души, дало свои плоды.

Я очень хорошо знал Шмая Гриншпуна, поскольку он вёл занятия по соседству с нашим домом. Называл он это строение «домиком». Моя мать ухаживала за ним, посылала горячий обед, стирала и гладила ему бельё, посколько он был одиноким человеком. Это нельзя было назвать пансионным обслуживанием. Я был посыльным, приносящий ему еду и бельё. Поэтому я был с ним ближе чем ученик с учителем. Мы были почти как товарищии, он часто обращался ко мне как к равновозрастному. Он меня уважал, потому что, по его мнению у меня была «хорошая голова». Часто он мне поручал обьяснять другим учащимся вопросы, непонятные им. Мне это было очень лестно, но другие завидовали, несмотря на то, что я не был виновным.

Моя учёба у Шмая закончилась внезапно. Это случилось в первый же день начала первой мировой войны в 1914 году. Это было в четверг вечером. Учитель внезапно оставил нас и ушёл в цетр местечка. Это было для нас большой неожиданностью, он никогда не уходил во время уроков. Через полчаса он вернулся бледным и сильно расстроенным. Дрожайшим голосом сообщил нам, что завтра мы не должны прийти в школу, потому что он должен уехать. Известие о том, что мы не должны прийти в школу, как обычно, должно было вызвать у нас радость, но случилось наоборот. Мы опечалились, хотя не понимали в чём дело. Мы почувствовали, чо случилось что-то страшное. Мы это читали на лице нашего учителя. Он сразу велел нам идти домой. Я же, оставшись с ним, увидел как он пакует свои вещи и готовиться ехать.

Причина была простой: Шмай принадлежал к контингенту мужчин, которые должны были на второй день явиться на сборочный пункт. В пятницу, вместе с другими мобилизованными, уехал в Рыбницу, где находился сборочный пункт района. Он плакал, когда прощался с членами моей семьи. Это был первый и единственный раз, когда я видел своего учителя плачущим.

Это случилось в первые дни месяца ав, если я не ошибаюсь, когда я остался без учителя и шатался без дела. Для мальчика моего возраста, а мне тогда было 11 лет, это было благословением. Весь мой класс шатался без дела. В то лето мы вольничали: ходили в лес, купались в Днестре, часто жгли костры на поле и пекли молодые кукурузные початки. Но эти игры меня не удолетворяли. Несмотря на то что я был слишком молод, я чувствовал драму моего учителя. В местечко стали поступать траурные вести о войне, возвращались раненные, говорили, что есть убитые. О Шмайе мы ничего не знали. Он исчез, как будто в воду канул. Но для меня Шмай не перестал быть реальным образом, потому что я чувствовал его влияние на меня на каждом шагу. Он внушал мне стремление к чтению и чем больше я читал, это стремление росло. Позже чтение мне очень пригодилось, потому что единственный путь для еврейской молодёжи моего поколения, пережившее две мировые войны, было самообразование.

Закончилась война, началась русская революция, но от Шмая Гриншпуна накакой весточки. В 1918 году Бессарабия была оторвана от России и перешла к Румынии. Воспитание и знания, полученные от Шмая, продолжали влиять на меня, но его образ, как обычно бывает, стал бсё больше тускнеть в моём воображении. В новых условиях я даже не смел думать, что когда нибудь увижу своего учителя. Я даже начал думать, что его нет в живых. Но видимо было суждено встретить своего учителя детских лет. Это случилось в 1925 году, когда я служил в румынской армии в городе Черновода, что в провинции Добруджа, недалеко от Дуная. Я ехал домой в краткий отпуск. Я стоял на Ясском вокзале в ожидании поезда в город Бельцы. Был я одет, понятно, в солдатской одежде(форме) и стоял среди чужой массы людей, ожидавших как и я, поезда. Я и не рассчитывал всретить в этой массе людей знакомое лицо. Пассажиры несли большие сумки, чемоданы.

Вдруг в моих глазах блеснуло знакомое лицо - Шмай Гриншпун. В первый момент это лицо показалось как мираж, невозможнр было понять. Он меня, конечно, не узнал, но я его сразу узнал. Шмай почти не изменился, чуть-чуть постарел, но лицо осталось прежним. Когда я его позвал и он повернулся лицом ко мне, Шмай не узнал меня. Когда я назвал себя, он не поверил своим глазам. Мы обнялисьи расцеловались. К сожаленью, встреча была краткой. Через несколько минут я должен был сесть в поезд на Бельцы, а он в поезд на Бухарест. Он направлялся в Северную Америку, имея визу, которую получил по квоте. Ни я , ни он не имели возможности и времени рассказать друг другу о нашей жизни за прошедшие 11 лет. Мы тогда попрощались навсегда. По дороге домой я был под сильным впечатлением от этой необыкновенной встречи. Суждено было, чтобы я ещё раз увидел своего учителя детских лет.

Уверен, что и он долгое время находился под впечатлением о своей встрече с бывшим учеником, который всегда вспоминает его с большой любовью и уважением.

Перевёл Ицхак Комаров

Сентябрь 2011

Кфар-Саба