Меламед Бериш
Меламед Бериш был евреем среднего роста, с круглой, почти рабочей спиной. Лицо худое, на щеках выступали кости и поэтому оно было жёлтого цвета, со многоми глубокими морщинками. Из под чёрной ярмолки виднелись редкие остатки прежних волос. На нижней части лица была редкая короткая борода, которую он расчёсывал от случая к случаю. У него была привычка её гладить и поэтому она выглядела будто над горлом.
По своему внешнему виду и всегдашнему кашлю Бериш, безусловно, был очень больным человеком, но это ему не мешало показывать весь свой строгий авторитет учащимся, которых он обучал. Я не знаю был ли он учёным евреем, но большим Танаха старого издания он безусловно был. До сегодняшнего дня я не могу забыть мелодию, которой он нас обучал. У него я начал изучать иврит, Тору и Раши, писать. Да, Бериш был первым, который начал обучать меня искусству писать. Его система была аналогична той, которая была принята во всех хедерах в то время. Его метод обучения письму состоял в следующем: он писал буквы карандашом на целой странице, а мы ученики писали по рисунку, перьями с чернилами. Я не знал, что согласно современным законам педагогики, эта система обучения письму была наилучшей, но у меламеда Бериша она давала хорошие результаты, и вскоре я начал писать быстро «как вода».
Что касается общих методов обучения, меламед Бериш был точным исполнителем общей еврейской традиции - прививать Тору строжайшими методами. Несмотря на физическую слабость, он оставался педантичным евреем, который добивался своей цели строгостью. Нельзя сказать, что он заставлял нас бояться его, но мы уважали его. Иногда он заставлял нас чувствовать удары его костянной ладони или линейки. К этим ударам мы уже привыкли, когда учились на начальном этапе у другога меламеда местечка.
В местечке было несколько меламдим того же уровня что Бериш, но он был известен как один из лучших. Он также был отшельником и не вмешивался в общественные дела. Часто он любил посидеть в «Красной синагоге», где он молился. У него были сын и дочь, был вдовцом. Сын стал приказчиком в мануфактурном магазине, а дочь, звали её Песей, болела страшной эпилепсией. Бериш очень страдал из-за её болезни.
По моим сегодняшним понятиям, меламед Бериш болел глубокой меланхолией. Не могу вспомнить случая, чтоб он улыбнулся. Он честно и добросовестно обучал нас и часто проявлял даже восторг во время учёбы, в особенности, когда мы изучали легенды из Танаха. До сегоднешнего дня звучит в моих ушах тригически-лирическая мелодия, с которой мы пели фразы из известной главы Торы «Вайехи».
Когда Яаков благословляет Эфраима и Менаше, сыновей Иосифа, Раши, как известно, обьясняет эти слова как выражение пророчества Яакова, почему он требовал от Иосифа похоронить его в стране Кнаан, а мать Иосифа, Рахель, похоронили по дороге в Бейт-Лехем, поскольку в субботу запрещено передвигаться в пределах территории с умершим.
Кажется, что меламед Бериш чувствовал в этой фразе свою собственную драму, когда мы изучали главу «Вайехи», и поэтому он пел вместе с нами с жалостью известную фразу Раши: «И когда Новохудоносер угнал евреев в галут, они прошли мимо могилы праматери Рахель и она, Рахель, вышла из своей могилы и, горько плача, просила милосердие для них...».
Своей детской фантазией я видел ясно картину, как евреи идут плачущами в галут и как меламед Бериш действительно там присутствовал, когда Яаков благословлял своих сыновей и когда Новохудоносер угонял евреев в галут. Может быть поэтому он рассказывал нам с такой убеждённостью и напевал с такой жалостью, мелодию тех событий.
Меламед Бериш , без сомнения, был трагической личностью, учитывая его жизненный путь и переживания, которые ему достались. Вспоминая время, когда он меня обучал, никак не могу понять откуда черпал силы этот больной человек, для того чтобы обучать 6-7 летних детей. Его всегдашняя меланхолия не могла вызывать у нас весёлого настроения, но мы не питали к нему плохих чувств. Наоборот, мы проявляли к нему милосердие, но чтобы он это не чуствовал. Это милосердие имело своим источником иное дело, а именно его отношение к Песе.
Песя была несчастьем в жизни меламеда Бериша. Во время моей учёбы, он был человеком лет пятидесяти, но выглядел стариком лет восьмидесяти, с тощим и жёлтым лицом. Это был результат разных болезней, которыми он страдал, но главной причиной была Песя, со своими эпилептическими падениями, которые укорачивали ему жизнь. Когда с ней случалось, он выжидал пока пройдут конвульсии, затем осторожно поднимал её и уносил в спальню. Он выходил оттуда ещё более согнутым и нам казалось, что он стыдиться. Через несколько минут сама Песя выходила из спальни, быстро убирала комнату, где мы занимались, стыдиливо смотря в нашу сторону. Мы дети пугались от этой сцены, долго её вспоминали, инстиктивно чувствовали горькую судьбу семьи нашего меламеда.
Однажды, этот эпизод мне запомнился на всю жизнь, Песя упала, когда поднималась на чердак. Она упала с лестницы и сильно разбилась. Отец отвёл её окровавленную в спальню, но на этот раз она долго не выходила оттуда. Затем несколько дней ходила с шишками на голове и ранами, как следствие этого падения. Мы никогда не слышали, чтобы отец упрекал её за страдания, что она ему причиняет. Он переносил своё и её несчастье спокойно. Мы дети не могли понять умом это спокойствие, но в наших юных сердечках мы глубоко переживали.
У меламеда Бериша я начал учится зимой в ночное время. Во время послеполуденной молитвы(минха) он уходил в Ккрасную синагогу, которая находилась недалеко от его дома, и возвращался после вечерней молитвы(маарив), когда на улице уже было темно. Мы, учащиеся, оставались сидеть в темноте, потому что Песя не хотела зажигать лампу без разрешения отца. Даже горя, лампа плохо освещала комнату, стекло всегда было закопчённым. Это был единственный перерыв в учёбе, кроме времени, когда мы ходили на обед.
Бериш возвращался после молитвы всегда задумчивым, но с лучшим настроением. Молитва и контакт со взрослыми евреями содействовали кратому отрыву от всегдашней печали. Учёба продолжалась с большим энтузиазмом. Под слабым светом керосиновой лампы, которая висела под потолком, мы чувствовали себя отделёнными от всего мира. Легенды танаха, которые мы изучали в зимние ночи, уводили нас в далёкие фантастические миры. Эти легенды стали в нашем воображении реальностью, будто правдивой частью нашей повседневной жизни. Мы глубоко переживали драмы героев из этой замечательной книги. Мы чуствовали боль раба, которому продырявывали мочку уха шилом, мы чувствовали дым жертвы приношения, который приносил в жертву старший Коэн в скинии завета или затем в Иерусалимском храме. Сам Бериш верил наивно в эти легенды, как и мы, и поэтому мы считали, что не он обучает нас, а наоборот - учится вместе с нами. Этот рано состарившейся, больной человек был один из нас, но мы никогда не переставали чуствовать его авторитет.
У меламеда Бериша я научился молиться и любить Танах. Позже, чере годы, кода меня «испортили» другие события и влияния, я перестал молится. Но Танах я не перестал любить и часто заглядывал в него. Всегда я в нём нахожу что-то свежее, несмотря на то, что всё давно известно. И всегда, окрывая Танах, я люблю вспоминать и переноситься в те времена, когда учился у мелемеда Бериша. Я его вижу меланхоличным, больным лицом и очень слабым телом, как исключение в Бессарабском крае, где евреи, работавшие на земле, отличались крепким здоровьем. Они умели быть частью природы, которая их окружала.
Перевёл Комаров Ицхак
Сентябрь 2011, Кфар Саба